| Главная » Файлы » Разное |
Сценарий о творчестве Зинаиды Гиппиус
| 14.04.2013, 17:48 | |
|
Действующие лица: Русалочка, Старая русалка (она же Пророчица), Современница, Наталья Петровна и Борис. Звучит одно из хоровых произведений Д. С. Бортнянского. Вечер начинается с отрывка из пьесы З.Н. Гиппиус «Святая кровь». На сцене — Старая русалка и Русалочка. Старая русалка расчесывает волосы. Русалочка сидит очень грустная. Они одеты в какие-то серебристые балахоны (шали, платки, на головах — венки или что-то другое в зависимости от фантазии постановщика). Старая русалка. Что ж, так и не пойдешь песни играть? Иди. А то месяц нынче поздний. Рассветать начнет. Русалочка. Не хочется мне, тетушка. Песня такая скучная. Старая русалка (недовольно). Ну вот, скучная! Хорошая песня. Каких же тебе еще? Русалочка. Я вот что хотела тебя спросить, тетушка: говорится в наших песнях, что живем мы, на луну смотрим, а потом в туман растаем, и как будто русалки не было. Отчего это? Старая русалка. Что отчего? Час для каждой приходит, ну и таем. У нас век легкий, долгий: и по триста лет живем, и по четыреста. Русалочка. А потом и в туман? Старая русалка. И в туман. Русалочка. Дальше ничего? Старая русалка. Ничего. Чего ж тебе еще? Русалочка (после раздумья). Все живые твари так, тетушка? Старая русалка (с убеждением). Все. (Молчание.) Нет, постой, забыла. Не все. Я еще от своей тетки слыхала, что не все. Люди есть. Я видала их. Да и ты видала издали. Так вот, они, говорят, не туманом разлетаются. У них бессмертная душа. Русалочка (широко открывая глаза). Они никогда не умирают? Старая русалка. Нет, нет! Умирают. И век у них — страх какой короткий, ста лет не живут. У человека душа без смерти, ну и живет. Я думаю, человеку после его смерти даже лучше, легче. Тела у них плотные, тяжелые. Русалочка. А душа — легкая, как мы? Старая русалка. Ну, пожалуй, легче. На нас все-таки смерть есть, а на нее нет. Русалочка (после молчания. Внезапно, с мольбой). Тетушка! Милая! Расскажи ты мне все, что знаешь о нас, о людях, об их душах! Ты знаешь, ты старая, а я недавно родилась. Может, так и в туман растаю и не узнаю, а хочется знать! Старая русалка (c удивлением). Вот так ребенок! Я расскажу. Дай только припомнить. Давно очень слышала. (Останавливается. Русалочка обернулась к ней и смотрит пристально ей в лицо.) Я, деточка, многого не знаю. Вот, слыхала, что и прежде, давно, всегда были на свете и люди, и разные другие живые твари, и русалки. Люди — с тяжелым телом, с кровью, с коротким веком и со смертью, а мы, русалки, и другие водяные и лесные, луговые и пустынные твари — с легким и бессмертным телом. Русалочка. Бессмертным телом? А у людей была бессмертная душа? Старая русалка. Нет, погоди, не путай. У людей тогда не было бессмертной души. И вот так время проходило. Люди знали, что мы одни бессмертные, и почитали, и смирялись перед нами. Но жить им было, с их коротким веком да со смертью, очень нехорошо, и они только показывали нам, что смиряются, а потихоньку роптали и другое думали. Тогда меж ними родился Человек, которого они назвали Богом, и он пролил за них свою кровь и дал им бессмертную душу. Русалочка. Кровь? Старая русалка. Да, свою кровь. Русалочка. За них? За всех? Старая русалка. Ну да, за всех людей. Но с тех пор мы узнали, что не бессмертны, и стали умирать. Век наш долог, смерть наша легка, а души для бессмертия у нас нет. Русалочка. Тетушка! Люди добрее нас, они лучше живут? Старая русалка. Ну, не знаю! Слыхала, что они злые, что у них вражда, зависть, ненависть... Ты не понимаешь, у нас ничего этого нет. Мы — добрые. Русалочка. Так почему же Человек принес им жизнь, а нам смерть, если мы лучше? Старая русалка. Я уж не знаю. Говорила мне моя тетка, что у людей, кроме злобы и ненависти, есть еще что-то другое, и в нем будто и причина, а как оно называется — слово я забыла. Вот «ненависть» — помню, а этого другого слова не помню. У нас его тоже нет. Да. Память у меня плоха стала. Русалочка (снимает с себя одежды Русалочки и оказывается в длинной черной юбке и белой блузке). Но мы помним это слово. И слово это — любовь. Из-за нее должна погибнуть Русалочка в конце пьесы «Святая кровь». Но не путайте эту пьесу со сказкой Андерсена. Это — совсем другая история. Прочтите, не пожалеете. Старая русалка. Это верно. (Тоже преображается — сняв облачение русалки, остается вся в черном, хорошо бы черную шляпу с вуалью.) Ну и кем же мы теперь будем после русалок, позвольте узнать? Русалочка. Если можно, я бы хотела остаться Русалочкой, тем более, что Зинаиду Николаевну Гиппиус часто так называли. (Звучит «Мелодия» К. В. Глюка.) Современница. Ее называли не только русалкой. Вот что пишет Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены»: «Я вся превращаюсь в слух. Мне хочется услышать парадоксальные выводы и доводы ее блестящего ума. Нет, все-таки женского — ведь ведьма — женщина. Троцкий писал когда-то: “Я не верю в существование нечистой силы. Не верю ни в чертей, ни в ведьм. Впрочем, все-таки в существование ведьм верю, — вспомнил Зинаиду Гиппиус”. И тут же отдает дань ее исключительному уму». Русалочка. Ведьма? Ну что ж, можно сказать и так. А теперь послушайте стихи этой «ведьмы», они очень подходят к сказанному выше. Единый раз вскипает пеной И рассыпается волна. Не может сердце жить изменой, Измены нет — любовь одна. Мы негодуем, иль играем, Иль лжем — но в сердце тишина. Мы никогда не изменяем: Душа одна — любовь одна. Однообразно и пустынно, Однообразием сильна, Проходит жизнь... И в жизни длинной Любовь одна, всегда одна. Лишь в неизменном — бесконечность, Лишь в постоянном глубина. И дальше путь, и ближе вечность, И все ясней — любовь одна. Любви мы платим нашей кровью, Но верная душа — верна, И любим мы одной любовью... Любовь одна, как смерть одна. Русалочка. И это стихотворение Зинаида Николаевна Гиппиус и ее муж, замечательный писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский, подтвердили собственной жизнью. Старая русалка. Тогда, если можно, я бы хотела называться Пророчицей, тем более, что и это свойство Гиппиус тоже приписывали. Современница. Из воспоминаний Ирины Одоевцевой. (Звучит «Мелодия» К. В. Глюка.) «Они так до самой смерти Дмитрия Сергеевича и прожили, не расставаясь ни на один день, ни на одну ночь. И продолжали любить друг друга никогда не ослабевающей любовью. Они никогда не знали скуки, разрушающей самые лучшие браки. Им никогда не было скучно вдвоем. Они сумели сохранить каждый свою индивидуальность, не поддаться влиянию друг друга. Они были далеки от стереотипной, идеальной супружеской пары, смотрящей на все одними глазами и высказывающей обо всем одно и то же мнение. Они были “идеальной парой”, но по-своему. Неповторимой идеальной парой. Они дополняли друг друга. Каждый из них оставался самим собой». Пророчица. А помните ли вы, как отзывались современники о ее внешности? Некоторые приходили в восторг от ее неординарной внешности, но было и такое. Из воспоминаний Ирины Одоевцевой: «Как мог Блок называть ее “зеленоглазой наядой”? “Женщина — безумная горячка” — еще и сейчас правильно сказано о ней. Но “зеленоглазая горячка”? Как он мог? У нее мутно-болотистые, бесцветные глаза. Лицо без рельефа. Плоский лоб. Довольно большой нос. Узкие, кривящиеся губы... Она очень сильно набелена и нарумянена. Морковно-красные волосы, явно выкрашенные хной, уложены в замысловатую, старомодную прическу с шиньоном. Волос чересчур много. Должно быть, большая часть их фальшивая. Но я ошибаюсь. Волосы, как я потом узнала, все ее собственные. Она до последних дней сохранила длинные, густые волосы и любила распускать их и хвастаться ими. На ней пестрое платье какого-то небывалого фасона, пестрое до ломоты в глазах. И, будто этой пестроты ей еще мало, на груди большая ярко-зеленая роза и кораллово-красная ленточка на шее. Я разочарованно гляжу на нее. В ней что-то неестественное, даже немного жуткое. Она чем-то — не знаю чем — о, только не красотой — смутно напоминает мне Панночку “Вия”. Но, может быть, я несправедлива к ней и слишком строга? У нее тонкие ноги в узеньких, остроносых, бронзовых туфельках и стройная, изящная фигура. Может быть, надо только привыкнуть к ее гриму, к ее маскарадному наряду, к ее жеманно-ленивой манерности и лорнету? Возможно, я ошибаюсь. И я действительно в тот день ошибалась, судя о ней. Никогда я так неправильно, несправедливо не судила — ни о ком, как в ту первую встречу о Гиппиус. Но смягчающее мою вину обстоятельство — ни у кого “внешнее” и “внутреннее” так не расходились и даже, казалось, не враждовали друг с другом. Я видела всегда только ее внешнее. О ее внутреннем я ничего не знала и даже не догадывалась, какое оно...» Пророчица. А внутри был вулкан страстей, любви, ненависти, нетерпимости — и мудрости. Вот фрагмент из дневника Гиппиус, писанного в 1919 году в Петербурге: «Я пыталась иногда раскрывать мои тетради, пока, к весне 19 года, это стало фактически невозможно. О существовании тетрадей пополз слух. О них знал Горький. Я рисковала не только собой и нашим домом — слишком много лиц было в моих тетрадях. Некоторые из них еще не погибли, и не все были вне пределов досягаемости... А так как при большевицком режиме нет такого интимного уголка, нет такой частной квартиры, куда бы “власти” в любое время не могли ворваться — то мне оставалось одно — зарыть тетради в землю. Я это и сделала». Русалочка. А вот стихи этого периода: Если гаснет свет — я ничего не вижу. Если человек зверь — я его ненавижу. Если человек хуже зверя — я его убиваю. Если кончена моя Россия — я умираю. «Яркое солнце. Высокая ограда собора. На каменной приступочке сидит дама в трауре. Сидит бессильно, как- то вся опустившись. Вдруг тихо, мучительно, протянула руку. Не на хлеб попросила — куда! Кто теперь в состоянии подать “на хлеб”? На воблу. Холеры еще нет. Есть дизентерия. И растет. С тех пор, как выключили все телефоны — мы почти не сообщаемся. Не знаем, кто болен, кто жив, кто умер. Трудно знать друг о друге, — а увидаться еще труднее. Извозчика можно достать — от 500 р. в конец. Если кто-нибудь не возвращается домой — значит, его арестовали». Современница. Суровый документ эпохи, этих «окаянных дней». Но она — большой поэт и вот тому доказательство: Поверьте, нет, меня не соблазнит Печалей прежних путь давно пройденный. Увы! Душа покорная хранит Их горький след, ничем не истребленный. Года идут, но сердце вечно то же. Ничто для нас не возвратится вновь, И ныне мне всех радостей дороже Моя неразделенная любовь. Ни счастья в ней, ни страха, ни стыда. Куда ведет она меня — не знаю... И лишь в одном душа моя тверда — Я изменяюсь, — но не изменяю. Пророчица. «Дружить так, как я дружила с Блоком и Белым... Не больно ли, что как раз эти двое последних, лучшие, кажется, из поэтов и личные мои, долголетние друзья — чуть не первыми перешли к большевикам?! Впрочем, какой большевик — Блок! Он и Андрей Белый — это просто “потерянные” дети, ничего не понимающие, аполитичные отныне и до века. Блок и сам как-то соглашался, что он “потерянное дитя”, не больше. Но бывают времена, когда нельзя быть безответственным, когда всякий обязан быть человеком». Нет, никогда не примирюсь. Верны мои проклятья. Я не прощу, я не сорвусь В железные объятья. Как все, пойду, умру, убью, Как все — себя разрушу, Но оправданием — свою Не запятнаю душу. В последний час, во тьме, в огне, Пусть сердце не забудет: Нет оправдания войне! И никогда не будет. И если это Божья длань — Кровавая дорога, — Мой дух пойдет и с Ним на брань, Восстанет и на Бога. Современница. «Зеленая лампа»... Это явление было создано Гиппиус и Мережковским в эмиграции, в Париже, на рю Колонель Боннэ. Кто только не посещал «воскресений»! Всех и не перечислить: Ходасевич с Берберовой, Бунин, Керенский, Тэффи, Бердяев... Название «Зеленая лампа» напоминало о тайном кружке Всеволжского, в котором участвовал и Пушкин. Эти собрания заставили многих слушателей серьезнее и лучше понять происходящее и — что не менее важно — понять самих себя. Впрочем, «Зеленая лампа» — это позже, это эмиграция, это Париж... Русалочка. Но мы очень далеко ушли от темы любви в творчестве Зинаиды Гиппиус. Неужели мы сказали уже все? Пророчица. Да разве все скажешь! Давайте лучше представим отрывок из пьесы «Действие четвертое» (так называется пьеса). На сцене — Наталья Петровна и Борис. (Наталья Петровна в длинном платье, Борис — в белой рубашке и темных брюках.) Наталья Петровна. Боречка, мне страшно. Ты прости, ты ведь знаешь, как ты мне дорог... Сама не пойму, чего боюсь, за кого боюсь, а боюсь. Соня темная, и ты темный, и все вы вместе разговариваете, а после разговоров еще темней. Не понимаю я, что делается, а чувствую — страшное... Ты бы сказал мне... Борис. Да что же я вам скажу, тетя? Наталья Петровна. Может быть, вас мучает... Может быть, она поняла, что не его, а тебя любит, и любила, как ты ее любишь? Ведь ты любишь? Борис (помолчав). Нет, тетя. Не люблю. Наталья Петровна. Ты это правду говоришь? (Глядит на него.) Да, вижу, правду, правду... Борис. И она меня не любит. Никого мы с ней не любим. (Пауза.) Наталья Петровна. Вот оно, страшное-то и есть: никто никого не любит. Борис. Да как же быть, тетя, если нет любви? Ведь ее не купишь, не заработаешь. И чем нам с Соней любить? Ни друг друга, ни еще кого-нибудь — нечем нам любить. У меня душа, точно монета истертая, тоненькая-претоненькая. Наталья Петровна. Да ведь жизни нет в тебе, если любви нет. Борис. Может быть, и нет жизни. Наталья Петровна. Боря! Если так — умоляю тебя, прошу тебя, в память об отце твоем прошу... не говори с Соней, не ходи к ней теперь, оставь ее лучше одну. Подожди. Это у тебя пройдет, я верю, и у нее пройдет. Это бывает — и проходит. Вы измучены оба, вы отдохнете, забудете... Мы, старые, крепче вашего были. То ли еще переживали. Душа-то, Боря... Ведь в душе-то стержень железный. Борис. Нету железного стержня в душе. Наталья Петровна. Все пройдет, Боря, родной ты мой, все проходит... Борис. Вот и мы с Соней... Пройдем... Наталья Петровна. Живы живые, живы, живы... Боря, я одна только тебя и понимаю. Знать не знаю ничего, а вот понимаю. Любовью понимаю, должно быть. Слепая у меня, малая любовь, бессильна я помочь тебе, а все чувствую... Верю, души у вас живые, сами вы только этого не знаете. Боря, ведь что ж делать-то? Ведь жить- то как-нибудь надо... (Уходят со сцены.) Русалочка. Душе, единостью чудесной, Любовь единая дана. Так в послегрозности небесной Цветная полоса — одна. Но семь цветов семью огнями Горят в одной. Любовь одна, Она до века, и не нами Ей семицветность суждена. Не все ль равно, кого отметить, Кого пронижет луч до дна? Чье сердце меч прозрачный встретит, Чья отзовется глубина? Неразделимая нетленна, Неуловимая ясна, Непобедимо-неизменна Живет любовь — всегда одна. Современница. Прекрасные стихи. А вот жизнь — грубая, реальная, невозможная... «Фунт чаю стоит 1200 рублей. Мы его давно уже не пьем. Сушим ломтики морковки и свеклы — что есть. И завариваем. Ничего. Хорошо бы листьев, да какие-то грязные деревья в Таврическом саду, и Бог их знает, может, неподходящие. В гречневой крупе (достаем иногда, 300 р. фунт), в каше размазне — гвозди. Небольшие, но их очень много. При варке вчера вынула 12. Изо рта мы их продолжали вынимать. Я только сейчас, вечером, в трех ложках нашла 2, тоже изо рта уже вынула. Верно, для тяжести прибавляют. Но для чего в хлеб прибавляют толченое стекло — не могу угадать. Такой хлеб прислали Злобиным из Москвы — их знакомые, с оказией». Пророчица. У Зинаиды Гиппиус есть повесть под названием «Чертова кукла». Ее и саму так иногда называли недруги или завистники. Вообще, она никого не оставляла равнодушным. Да и она сама писала про себя: Я такая добрая, добрая, Как ласковая кобра я... Но в этой «чертовой кукле», в этой «ласковой кобре» жила удивительная и трагическая душа, душа возвышенная, разрывающаяся от боли и ненависти, может быть, не всегда объективная, но — неравнодушная. «Не могу больше писать. Не знаю, когда буду писать. Не знаю, что еще... Потом? Я стараюсь скрепить душу железными полосами. Собрать в один комок. Не пишу больше ни о чем близком, маленьком, страшном. Оттого только об общем. Молчание. Молчание...» Современница. «Россия? Нет, я без доброго чувства вспоминаю последние годы, там проведенные. Я не хуже вашего знаю, до какого подъема духа могут там дойти люди. Письма, которые я оттуда получаю, нельзя читать без чувства благоговения. Я знаю, прямо вижу там, в России, — святых...» Русалочка. Родине Не знаю, плакать иль молиться, Дождаться дня, уйти ли в ночь, Какою верой укрепиться, Каким неверием помочь? И пусть вины своей не знаем, Она в тебе, она во мне: И мы горим и не сгораем В неочищающем огне. (Звучит «Адажио» Альбинони.) Конец Использованная литература: Гиппиус З.Н. Петербургский дневник. М.: Советский писатель. Олимп, 1991. Одоевцева И. На берегах Сены. М.: Художественная литература, 1989. Гиппиус 3. Пьесы. Д.: Искусство. Ленингр. отд., 1990. Гиппиус 3. Дмитрий Мережковский. СПб.: Диамант, 1997. | |
| Просмотров: 1326 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0 | |
| Всего комментариев: 0 | |
